Каждый раз, когда Юстас приходил с работы, его ждал чай. Это правило было неизменно уже сорок лет: за окном могли быть пожары, землетрясения, войны и революции, но ровно в восемнадцать ноль-ноль на кухонном столе (одна из ножек была чуть короче другой, и, чтобы шатающийся стол не расплескал оплот их бытия, он подсунул под него инструкцию по технике безопасности на стройке) материализовывалась белая в крупный красный кружочек чашка, в которой был чай. Строго одна ложка сахара. Перемешать десять раз по часовой стрелке и оставить ложку у стороны с ручкой. Иногда ему казалось, что Сара ведёт строгий учёт чаинкам, и даже их каждый раз было одинаковое количество.

Но сегодня – второе декабря восемьдесят второго года – чая не было. На кухне, как обычно, горел свет, приёмник шипел, плевался частотами, и радостно трещал что-то о погоде на завтра, но чая, ежедневного послерабочего чая – не было. Он медленней обычного принялся стряхивать снег с воротника пальто и расшнуровывать ботинки, думая, что Сарочка просто забегалась с управдомскими делами, и если он тактично выждет ещё пятнадцать минут, то всё вернётся на круги своя, и чай будет там, где ему положено быть, но даже когда стрелка часов перевалила за восемнадцать двадцать пять, кухонный стол был пуст, как прилавки магазинов в неспокойное время. Чая не было.

Что-то стряслось. Не иначе.

Юстас сам чиркнул спичкой и поставил на плиту пузатый чайник. Выкрутив ручку приёмника в надежде на то, что увеличенная громкость поможет разобрать хоть что-то за помехами из-за начинающейся метели, он принялся греметь тарелками и кастрюлями, намереваясь не только исправить недоразумение с чаем самостоятельно, но и приготовить ужин.

На шуршание на кухне из комнаты высунулось широкое румяное лицо, испещренное морщинами.
- Юся, - обладательница лица, Агнешка Фиштель, была известна в этой отдельно взятой коммунальной квартире тем, что существовала вне рамок времени и пространства, и физические законы мира на неё не действовали, а потому ей было позволено по-домашнему фамилярное обращение со всеми жильцами квартиры. – Юся, вы таки что шумите.
При этом обращение это включало в себя «вы», но все понимали, что это было скорее данью привычке, чем чем-либо ещё.
- А вы спите уже? Так рано же, - Вишневецкий сверился с часами, чтобы убедиться, что мир не совершил временной скачок за то время, которое он провёл в поисках крышки от кастрюли. – И потом, ужинать надо. Без тарелок никак.
Агнешка, доставая ему макушкой до пояса, решительно отобрала кастрюлю.
- Ну а вы нежнее с ней, Юся, нежнее, а то развели грохоту, как будто мы снова под обстрелом.
Он хотел было сказать, что грохот тарелок и падающих снарядов суть есть два абсолютно разных грохота, которые можно спутать разве что будучи абсолютно глухим, но у всей квартиры давно было смутное подозрение, что товарищ Фиштель и вправду ощутимо тугоуха.
- Как скажете, - Юстас покорно отдал кастрюлю, наблюдая, как бойкая старушка командует своей кухонной армией ножей и вилок. – Вы не знаете, где чай?
- Таки что?
- Чай, - он кивком головы указал на стол, на котором по-прежнему не было никаких кружек. – Сара обычно всегда делает чай.
- А. А! Чай. Ну как же Сарочка может сделать вам чай, Юся, если Сарочка ещё не дома?
- Постойте… как это – не дома? – он в третий раз за последние полчаса уткнулся взглядом в часы. – Так уже почти семь. Собрание сегодня какое-то, что ли?
- Юся, какое собрание, о чём вы? Оно в следующий вторник, никак не раньше, а сегодня четверг.
Чайник ещё не начал свистеть, а чай Юстас уже перехотел.
- Да, вы правы, что это я. Собрание, какое собрание. Нет никакого собрания. Но если нет собрания, то где Сара?
- Ну таки спросите её, когда она будет дома, я же вам не бюро информации, Юся, - Агнешка грохнула полной воды кастрюлей о плиту, и заботливо вручила ему пучок макарон. – Разберётесь дальше? Помните: нежнее, нежнее!
- Конечно. Да, - он отстранённо проводил взглядом круглую фигуру, закатившуюся в комнату, и сунул макароны в ещё не начавшую кипеть воду. Подумав, убавил огонь, а потом и выключил его вовсе: ужинать без Сары было бы кощунством. И где она может быть в четверг вечером, в конце концов?

Отредактировано Eustace Wiśniowiecki (2016-12-24 05:42:10)

- Не умудрился, но, Сара, который час!
Возмущение в голосе вышло как-то оправдательно жалко, вероятно, от того, что как бы товарищ Вишневецкий ни ворчал на жену в мыслях, облекать своё неудовольствие в слова у него не выходило.
Вслепую нашарив ближайший к себе стул, он подвинул его к столу и сел на край. Сара разом занимала собой всю кухню, не физически, но просто самим фактом своего существования в этой отдельно взятой точке пространства. В какой бы комнате она ни находилась, у комнаты этой не оставалось ни одного угла, который не был бы занят хотя бы отголоском сариного присутствия. Так и сейчас. Даже ему было ощутимо мало места на скромной кухне; Юстас подозревал, что соседи тоже осознавали эту непонятную сарину особенность, и избегали мельтешить в её присутствии, в то время как когда на кухне он был одиночестве, каждый обитатель их коммуналки считал своим священным долгом совершить паломничество к холодильнику.
- Переодевайся, конечно, о чём ты… - он бы подорвался помогать, если бы не знал, что любая попытка помощи в неподходящий для этого момент расценивалась Сарой как личное оскорбление её и её семьи до седьмого колена. – Да и вообще, Сара, я приготовлю ужин, ты только объясни, что тебя задержало так надолго.
В голосе сквозила смесь из «ты же понимаешь, что соседи подумают», «ты же понимаешь, время неспокойное» и «ты же понимаешь, гололёд на улице», но озвучивать причины своих волнений Юстас не стал. Вместо этого он, не вставая с места и вытянув руку, щёлкнул зажигалкой у конфорки, отчасти жалея, что не сделал этого раньше.
- Собрание же в следующий вторник? Или что-то из ряда вон?